Канон: TURN / Поворот (2014)
Автор: Captain Ramon
Бета: fandom Burn Gorman 2014
Размер: миди (4238 слов)
Пейринг/Персонажи: Авраам Вудхалл, майор Хьюлетт, Анна Стронг, Бен Толмедж и др.
Категория: джен, гет
Жанр: юмор
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Фермер Вудхалл всецело отдается навязчивой идее освобождения деревни от британского владычества.
читать дальше
Все сделаю, чтоб вас освободить. *
***
Авраам Вудхалл ругнулся и пнул ногой капусту. Нужно было что-то делать — что именно, он пока не знал, но с каждым днем свободы в деревушке становилось меньше: старый ренегат, судья Вудхалл — по совместительству, отец, — продался оккупантам-бриттам, жена была не в помощь, сын — младенцем, а односельчане — стадом граждански бессознательных ослов. Призрак несчастной демократии, попранной и оскверненной кликой майора, все являлся ему в снах, мешая спать и выгоняя на отравленный присутствием британцев воздух. Родная грядка, и та была бессильна подарить ему спокойствие: засев, прополка и продажа овощей вмиг растеряли романтичный ореол, став оправданием постыдного бездействия. Подняв кочан, Эб повертел его в руках и оглядел при свете полнолуния: глупое выражение капустного листа напомнило физиономию Симко, который всех обижал, не слушался майора и, в целом, вел себя, как свин. Гнев и отчаянье нахлынули на фермера удушливой волной — сдавив кочан, Эб испустил вопль раненой форели и швырнул капусту прочь, после чего рухнул лицом в сырую землю и зарыдал. Британская империя была большой угрозой: он знал об этом с малых лет, а если и не знал, то чувствовал — заморская родня все время презирала его, хотела отобрать права и вольности, поработить и опорочить. Что же! наконец ей это удалось!..
Пряча багровое от ярости лицо среди грядковой грязи, молодой Вудхалл задумался о судьбах всей страны и, в частности, деревни, воспитавшей в нем борца и патриота. День за днем, выслушивая мелодичный хрип свиней и засыпая на сенном стоге в окружении щемящих сердце ароматов хлева, — презирая импорт и потребляя в пищу местный плод, — он возмужал, набрался убеждений и был готов пустить их в ход. Лютая ненависть к британскому монарху, его режиму гегемона и гадким щупальцам, которые тот много лет тянул в Америку по днищу океана, требовала мести — запоминающейся, яркой, способной возвратить британцам стыд и совесть.
Что сделал бы Бен Толмедж? Как поступил?..
Задумчиво почесывая сначала лоб, затем — затылок, после — шею, взволнованный и возбужденный Эб уселся среди капустной поросли и попытался думать, но был уж слишком зол и бросил тщетную затею. Симко хотелось выпороть кнутом — отца-приспособленца бросить в карцер — майору показать, что власть его висит на жалкой соломинке, которую демократичные потомки первых колонистов, садившихся на скалы Плимута, в два счета разжуют. Первые призраки желаемого плана вдруг охватили его холодом и дрожью: конечно же! майор есть ключ к негодной обороне британского оплота! Бен, окажись он на его нынешнем месте — грядке, разумеется, — уж точно бы нашел, в какой замок вставить британца и повернуть так, чтобы снова открыть свободу для деревни! Вдохновленный свежей идеей, Эб тотчас же возжелал делиться ею с Энн — кровь так и забурлила в его американских жилах: ворвавшись в дом и натянув штаны поверх ночной рубашки, он выскочил через открытое окно и бросился к сараю с верною телегой.
Скорей в таверну!..
***
Анна Стронг вальяжно растянулась на холодной и пустой кровати, меланхолически оглядывая контуры заманчивого бюста, со времени ареста мужа не знавшего любви. Британский офицер, вселившийся на ее площадь, был вульгарно равнодушен к ее прелестям и случаю, когда она пришла к нему за ночником, при этом позабыв одеться. Другие обитатели деревни питали к ней неодобрение и часто напивались у нее в кредит, выбить который бы не смог и сам Симко, не пожалевший предложить ей кое-что на выходных, но этой ночью наступила лишь среда. Горькие думы разогнало ржание коня — истошный стук колес утих под ее окнами, сменившись грохотом смелых ударов в дверь: немного сомневаясь, стоит ли набросить нечто из одежды, Энн все же подхватила легкий халат, чуть повязала пояс и, слетая по узкой деревянной лестнице на крыльях ожиданий и надежд, сняла засов. Сияние полной луны, к ее секретному восторгу, осветило Эба Вудхалла, молодого и горячего хозяина капусты: фермер был взмылен и нетерпелив, едва удерживая на местах штаны, сползающие от волнения.
— Я сочинил нам план!.. — провозгласил он, ринувшись мимо нее во мрак прихожей, взбежав по лестнице и пылко ворвавшись в спальню. Энн, томно закусив губу из-за палящего дыхания, мгновение назад коснувшегося шеи, метнулась вслед за ним и прикорнула на коленях фермера, заняв необходимую позицию.
— Мой план, — захлебываясь энтузиазмом, пояснил Вудхалл, — о том, как мы поможем нашей деревне в политической борьбе!..
Лицо владелицы таверны мигом утратило все краски, сделавшись мрачным и кислым.
— Мы, — вдохновенно продолжал Вудхалл, — напишем на британском штабе «Георг — дурак!» и будем прыгать и кричать, обругивать мимо проходящих офицеров! Именно так мы отомстим тирану и утвердим свое стремление к свободе!
— Ах, ах! Как будто он читает! — огрызнулась недовольная девица.
— Это слабое звено моего плана, — пристыжено сознался Эб.
Покинув прежние редуты, миссис Стронг разочарованно вернулась на кровать и возлегла на охладевший бок, готовясь выслушать очередные повстанческие бредни, которыми ее снабжал еще покойный, а, возможно, лишь арестованный, супруг.
— Я размышлял в капусте, — доверительно поведал Эб, не обратив внимание на ножку, весьма некстати обнажившуюся по задумке спутницы. — Вина Георга и его режима непреложна: он не мог, не захотел понять, что мы хотим копаться в грядке сами, не привлекая для того британский плуг! Все, что британское, нам чуждо, хотя мы в некотором смысле и они, а они — мы! Однако времена межокеанской дружбы безнадежно ушли в прошлое! Предки наших потомков пламенно сражались за свободу с демократией против британцев на борту «Мейфлауэр» и «Спидуэл»: мы, не отравленные идеей империализма, должны поднять на них новое знамя!
— Ах, небеса, какая «демократия»?.. — вконец поникнув духом, объявила Энн. — Где, уж прости прощения, ты подцепил это словцо?..
На лбу Вудхалла проступила борозда крупной морщины.
— Демократия, — вдумчиво пояснил он, набрав воздуха в гордую грудь, — это почти свобода, а свобода — нечто в духе демократии. В общем, это — то, что отобрали у нас майор и его клика: теперь нам нужно сочинить свою идею, за которую мы и пойдем бороться! Я не сочинил ее пока, но Бен, когда вернется из лесов, нам подсобит...
Владелица таверны, не вполне желая слушать, что еще ей скажет гость, объяла его нежными руками и, проскользнув под одеяния, призывно пощекотала фермера, заметив:
— Эб... нельзя ли демократии чуть обождать? Мне так печально, одиноко среди пьяниц, брани, кружек — сосед-британец отвратительно себя ведет, а больше никого и не осталось: впрочем, ты бы мог помочь...
— Как я могу помочь? — послушно уточнил Вудхалл.
— Взять меня! — пылко вскрикнула девица.
— Куда? Ночь на дворе!
— Ах, Эб!.. Я бы хотела, чтобы ты сделал со мной все то же, что с женой! Вспомни — ты ведь отец младенца!
Честное, открытое лицо пришлого фермера немного помрачнело мороком воспоминаний, после чего внезапно прояснилось.
— Нет! — грянул он, вскочив и потеряв штаны. — План — первым делом, развлечения — потом!
— Ох, — объявила Энн. — Давай же сочиним твой план.
— Необходимо устранить майора, — доверительно поведал Эб, нагнувшись за утерянной одеждой. — Он мешает нам освободиться из плена щупалец и снова стать такой деревней, которую я знаю и люблю. Как можно это сделать?
— Уж не знаю, — легкомысленно зевнула миссис Стронг. — Мой муж ночами бредил о засадах, в которые хотел заманивать британских офицеров, — подойдет?..
— Отлично! — возбудился Эб, исполнившись тяги к атаке. — Вот что я придумал: у подножия холма, где вражий штаб, мы разместим мою телегу! Я украду из дома пистолет и спрячусь с того бока, который ближе к нашей деревне, — ты устроишься внутри и будешь отвлекать вторженца-бритта! Как только Хьюлетт отвлечется, я выскочу из-за телеги и всажу ему в лоб пулю! Или не в лоб — как тебе план?
Энн, загнанная в угол ложа одиночеством, была готова соглашаться на все, что посулило бы внимание мужчины, — лишь заметив:
— Каким же образом мне «отвлекать»?
— Об этом я не думал, — пояснил Вудхалл, чья голова едва не разболелась от стратегий. — Ты можешь предложить ему капусту.
— Фи! — бросила девица, разметав пышные кудри. — Всем известно, что майор питается одним бифштексом и печеньем! Твоя гнилая кочерыжка ему даром не нужна!
— Тогда не знаю, — удрученно буркнул Эб. — Что еще можно предложить?..
— Ах, неужели нечего?.. — пристрастно протянула Энн, скользнув мизинцем вдоль изгиба ее бюста. — Положим, я могла бы нарядиться в новоприбывший корсет, выждать британскую лягушку и спросить: «Майор — как вам корсет?..» Держу пари, вопрос оставит его беззащитным!
— Прекрасно! — поддержал Вудхалл и, к вящему неудовольствию девицы, метнулся прочь.
— Куда же ты?.. — ахнула Энн.
— Я должен выкрасть пистолет!
— Сейчас?..
— Прямо сейчас!
Печально проводив несущуюся вдаль стрелу патриотизма, хозяйка заведения и спальни уткнулась носиком в подушку и горько возрыдала.
Плану — быть!..
***
Измерив штаб нелегким шагом, майор Хьюлетт страдальчески вздохнул и отложил «Ричарда III» на погребенный под бумагами, доносами и прочей волокитой стол. Бледные, тонкие лучи полуденного солнца несмело пробивались сквозь щели в ставнях, запертых на время ежедневного урока, которому мешали дети-сорванцы, пачкая стекла неумытыми носами, и хорошо, если не тем, с чем малыши в далекой Англии приучены бороться чистым платком. Беды, превратности, несчастья легли на плечи командира гарнизона тяжким грузом, отнимая и без того редкий досуг, который он растрачивал на упражнения в Шекспире с единственным достойным «барда» учеником: все остальное приносило лишь страдания и муки, отражаясь омутом печали в темных очах и побуждая не раз пустить запятнанные пальцы в густую шевелюру парика с косичкой. Со времени прибытия в деревню он, майор, не отступал от исполнения первейшего долга британца на земле колонии, а именно — привить аборигенам понятие насчет цивилизации и пояснить, что в пять часов необходимо пить чай, а не захлебываться виски, и не пренебрегать вечерней водной процедурой после работы в поле. Поселенцы, которых он старался регулярно собирать и все им пояснять, глядели на него враждебно, дулись, отпускали шутки, тем самым вводя в бешенство и без того проблемного Симко, — всячески дав понять, что на американский континент их предки прибыли ради подобной жизни, а потомки в другой ни капли не нуждаются. Одним бесславным днем, когда нерасторопный увалень вдруг обронил британский флаг при водружении на дворовой флагшток, толпа селян зашлась неэстетичным смехом, однако, схваченная и доставленная в штаб, не могла дать и одного вменяемого пояснения насчет причин веселья, так удручив майора, что весь следующий день он мучился мигренью, тщетно вопрошая самого себя, как сладить с непокорной нацией, не посрамив педагогических традиций его семьи. Что скажет матушка? — трагично убивался он, осматривая миниатюру, которую всегда носил у сердца, вместе с портретом короля, — как вынести удар по чести офицерства, бесстыдно попранной нонконформистами?.. Не находя ответ ни в трепетно хранимом воинском уставе, ни в глазах селян, вечно подернутых спиртною пеленой, майор день ото дня бледнел, худел, терял слова, беспомощно поглядывал на пушки, — лишь силой дисциплины, которую ему привил отец, удерживаясь от того, чтобы предать словесные увещевания в пользу, возможно, более весомых доводов, которые, как может статься, были бы доступнее.
Жестким приказом запретив уныние, майор вздернул повешенный некстати нос, расправил плечи, прошагал к оставленному томику, раскрыл его на месте чтения, откашлялся и поэтично продекламировал:
— В груди забилась тысяча сердец. Вперед знамена — и врага разите! Старинный наш пароль, «святой Георг»...
На этом месте декламации британский офицер прервался, выхватил платочек из рукава мундира и тихонько всхлипнул. Наполненный слезою взгляд с высоким трепетом метнулся к слушателю — белоснежный конь, отрада его помыслов, кивнул очаровательной и умной головой, тем самым показав, что понимает все горести хозяина, плененного в глуши, где книгами владел один судья, и то всецело посвященными вопросам юриспруденции. Обняв питомца и любовно потрепав за ушком, Хьюлетт вновь оставил том и, сверившись с карманными часами, убедился, что время клонится к обеду, принимать который он был способен за единственным столом — судьи, — покрытым чистой, отутюженною скатертью. Определив на место треуголку и проверив, опрятно ли повязана косичка, майор прошествовал наружу, где вытянулись постовые и развевался флаг: неброско оглядев черту могильных плит, которыми солдаты по приказу — и с вымученной кооперацией судьи — наладили их гарнизон, он одобрительно отбросил край черного плаща и, не спеша, спустился по тропинке, мучимый предчувствием очередного лицезрения отпрыска старшего Вудхалла, который, не так давно явившись в дом, сунул измазанную невесть чем руку в печенье и унес внушительную часть, а остальное майор побрезговал употребить и оттого был грустен, отгоняя сердобольного судью, который его увещевал, что выговорил сына и все протер. Меланхолические помыслы прервались сами собой, как только Хьюлетт увидал телегу, загородившую тропу для пешеходов, плакальщиц и вымогателей, спешивших к нему каждый день: знававший виды пегий конь выглядел гадко, неопрятно, внушая отторжение и грусть, — контрасты с ним являла владелица таверны, Анна Стронг, усевшись в кузове среди пропавших кочанов и разметив обе ладони на талии, необычайно узкой для ее привычных форм.
— Сударыня! — приветствовал майор, приподнимая треуголку и непременно щелкнув каблуками.
— Майор, — картинно возвестила барышня, — как вам корсет?
Застигнутый врасплох, майор прищурился, чуть дернул краешком губы и вежливо заметил:
— Прошу простить... ваша сентенция, к несчастью, была бессильна овладеть моим вниманием в той мере, дабы...
— Как вам корсет?..
Худые щеки Хьюлетта залил багрянец — лоб сверкнул мгновенным потом, а в темных, опечаленных очах застыло выражение тихого ужаса. Все вышеприведенное случилось потому, что Энн, внезапно совершив падение в моральной плоскости, нагнулась к нему грудью, в силу чего пышные формы чуть не покинули чрезмерно низкий вырез платья, застыв на грани невозможного. Дар речи изменил майору — пошатнувшись и теряя чужую почву под ногами, он подался вперед, к телеге, дабы ухватиться за нее и вовремя успеть обзавестись флакончиком с нашатырем, когда невесть откуда и с дичайшим криком:
— Умри немедленно!.. — явился измазанный в грязи до полной неузнаваемости янки, пальнул в него из пистолета и был таков. Сердце майора совершило неожиданной силы прыжок и приземлилось так неловко, что весь мир — точнее, подотчетная ему деревня — померк среди внезапного тумана: вопли пугливой лошади и стук копыт смешались с уходящею опорой, за которую он все пытался ухватиться, пока из неизведанных высот ему не помогла рука, тянувшая его в то время, как он сам старался поспевать за откатившейся телегой. После был смрад капустных кочанов, синее небо, опороченное одиноким облачком, — и забытье.
Что будет дальше?..
***
Конь Вудхалла, истекая десятым мылом и надрывно дергая ногой, стоял в упряжке, так и не дождавшись желанной воли. Дело проходило в первом же сарае, который был открыт и где он схоронился от вспышек, шума, грохота — словом, всего, чем одарил его хозяин: по совпадению, сооружение располагалось близ таверны, где был задуман заговор, увенчанный недавним покушением на жизнь и честь майора, в котором бедное животное сыграло свою роль, пусть и безмолвную. Страдания коня были, однако, не замечены виновником дерзкого плана, приходившим в себя посреди сена, куда он был затащен после снятия с телеги: коснувшись охладелого лба перепачканной ладонью, Хьюлетт дрогнул ресницами, зажмурился, пытаясь разогнать дымку тумана, и прискорбно заметил над собой древесный потолок, а вокруг — сено, отсыревшее и неопрятное: укол мучительного отторжения подобной обстановки заставил его попытаться приподняться, однако локоть не желал держать весь груз ушибленного тела. Глубокие глаза майора окрасились беспомощной тоской: сердце забилось все слабее, предвкушая скорую кончину, встретить которую он был всегда готов, — смирившись с неизбежным, Хьюлетт решил извлечь носимый на груди портрет любезной матушки и распрощаться с ней, однако обнаружил, что мундир с жилетом странным образом исчезли, а отсутствие нашейного платка некстати обнажало распахнутый ворот рубашки, который он немедленно спешил прикрыть. Едва осилив нервное волнение, майор напряг оставшуюся бдительность и разглядел невдалеке силуэт женщины, являвшейся все прежней миссис Стронг.
— В меня стреляли?.. — хрипло и тревожно осведомился он.
— А как вы думали! Такое нынче время! — откликнулась девица, методично поплевывая на рукав и растирая гадкое пятно. — Я, будет вам известно, многое могла бы рассказать о вашем офицере, ко мне заселенном, — порою так и хочется влепить ему сковородой! Представьте, если бы я вам влепила, — какой прок?.. Вы — командир, вам не сковорода нужна, а пуля!
— Я ранен?.. — едва слышно проговорил майор.
— Почем мне знать? Не видите, я занята!
Оставленный без понимания и помощи, майор горько ощупал грудь и нехотя пошевелил руками и ногами, внезапно убедившись в собственной сохранности, которая его порядком воодушевила. Под ребрами, однако, чувствовалась боль — исправив положение верного парика и отряхнувшись от соломы, Хьюлетт уверился, что спутница его не наблюдает, и приподнял рубашку, обнаружив на боках большие синяки, заслуженные в скачущей телеге.
— Ах, майор!..
Неоспоримо подозрительные нотки в чужом голосе заставили его вернуть рубашке целомудрие и спешно обернуться к миссис Стронг. Та, позабыв насчет запятнанного платья, тяжко дышала и немного закусила ноготь, одаривая Хьюлетта такими взглядами, что воля к речи офицера не допустила иной защиты, кроме подвернувшегося книжного:
— Не милостивы были вы со мной...
— О чем вы?
— Прошу простить! Я, вероятно, вас смутил желанием сыскать увечья, не подумав скрыть постыдное...
— Ах! — рассмеялась Энн. — Вы не спешите ронять саблю — я девушка замужняя, за тем, кого вы отослали невесть куда, и очень уж соскучилась по зрелищу мужчины! Ищите все, что вы хотели, — не мешаю!
Хьюлетт, однако, придержал рубашку, чтобы и вида тощих боков не оказалось перед взором невольной спутницы, и стратегически отполз поближе к стогу, весьма разумно рассудив, что так будет вернее. Отслеживая тайные маневры, миссис Стронг устало закатила очи к потолку и, наконец решив попрать все сантименты, осуществила марш-бросок, самым скандальным образом усевшись на майора, — едва не породнившегося цветом лица с напудренным служебным париком, — и без особенных попыток объяснения вцепилась в него ноготками.
— Как можно!.. — задохнулся Хьюлетт, на миг забыв о безупречной вежливости, предписанной суровой честью офицера при общении с прекрасным полом.
— Вы, дорогой, — заметила владелица таверны, все выворачивая тело британца из рубашки, — ведете себя так, как будто бы впервые видите на себе женщину! Достаточно вашего ханжества — лишили меня мужа и всего, чем он меня снабжал: вот и расплачивайтесь по-хорошему!
— Позвольте...
— Все вам разрешаю! Меня не так уж просто удивить!
— Простите... — ослабев духом и волей, проговорил плененный в безнадежной позиции майор. — Я... так сказать... не окончательно уверен...
— Ваши сомнения видала я в гробу!
Не медля с окончательною фазою атаки, миссис Стронг покрыла шею, а затем и грудь майора очередью страстных поцелуев, — против чего броня моральности еще имела шансы устоять, — однако после, к ужасу и острой растерянности Хьюлетта, вдруг запустила руку в самые охраняемые области британского протектората.
— Вот Кларенс... дорого... за это платит... — прохрипел майор, бросив последние силенки на защиту важнейших точек. Лицо монарха всплыло среди слез, невольно навернувшихся на тлеющие горьким отчаяньем глаза: глава империи глядел на него строго, отчитывая, укоряя, отпуская колкие шуточки насчет того, что, дескать, Хьюлетт был не способен удержать доверенный ему рубеж. Спустя мгновения страданий, когда преданность багряному мундиру и далекой родине боролась в нем с соображениями, коих не чужд мужчина в цвете лет, майор был вынужден признать капитуляцию перед суровым ультиматумом природы. Энн, ощутив подвижки в их совместном предприятии, без промедлений изогнулась, помогая найти брешь в обороне ее форта, и вожделенно прошептала:
— Моя лягушенька!.. Как вас зовут?
— Ричард... сударыня...
— Ах, Ричард!..
Предстоял нелегкий бой!
***
— Он здесь! — торжественно заверил Эб, собрав вокруг всех трезвых и неравнодушных жителей деревни.
— Откуда тебе знать?.. — прокаркал голос из толпы.
— Друзья! Я отыскал телегу по следам капусты! Она летела на дорогу и бесспорно указала на сарай!
— Ну ладно! Говори!
Взобравшись на пустую бочку, молодой Вудхалл глубокомысленно помял в испачканных порохом пальцах края жилетки и, сообщив слегка умытому лицу вид солидарный и солидный, начал речь:
— Односельчане! Тунеядцы! Патриоты! Мы собрались на пятачке у этого строения, чтобы нам раз и навсегда понять, что мы хотим от будущей борьбы!
Немало пар потухших глаз следили за оратором со всей сонной серьезностью. Расправив статную осанку американца, Эб вытянул перед собою руку и звонким голосом, отточенным на помыкании коровами, провозгласил:
— Село в опасности! Над нами дуют вихри, несущие порабощение и гнет! Виной наших несчастий, как сейчас, так и два, три, четыре века тому назад одно — правление британцев!
— Экая чушь! — провозгласили из толпы. — Нам и при них неплохо жить!
— Кто произнес сейчас слова измены?..
Толпа молчала, надуваясь щетинистыми лицами, — прощупав деревенский сброд орлиным взором, Эб скрестил на груди руки и продолжил:
— Уважаемые ренегаты! Не время вам вносить в ряды раскол! Вместе мы — сила, в одиночку мы — никто!
— Да мы и так никто! — хрюкнул источник гадкого непослушания.
— Вранье и ложь! Такие мысли вбили в ваши пустые головы злодеи-бритты, не признав нас вольной и свободно любивой нацией! Разве не мы в прошлом году взрастили лучший кочан на всем восточном побережье?.. Вспомните ярмарку! Чувствуйте гордость! Вы ее чувствуете?..
— Да-а... — меланхолично протянуло сборище.
— Отлично!
— Что нам делать?..
— Скорее оказать британцам боевой отпор!..
— Ты извини, конечно, — намекнули из толпы, — Вудхалл, но как же мы намнем бока всем этим бриттам, коли они опасны и с оружием?..
— Нам подсобят Испания и Франция! Мы обратимся к ним за деньгами на наши сраженческие нужды!
— Тебе они дадут! — расхохотался некто.
— Как раньше помогали, так и сейчас помогут! — убежденно заметил Эб. — Им очень хочется в нас влиться и скорее помогать!.. Вернувшись к бедам дня насущного: отнять разбитое британцами корыто и вернуть к нему нашу свинью поможет скорая расправа с избежавшим пули возмездия майором! Подлец и лжец! Наместник тирании! Унижатель народного достоинства и раскрадатель всех богатств нашей земли! Необходимо его сбросить — тогда мы сможем наконец дышать парами демократии!
— Все верно!.. — поддержал стихийный плебисцит.
— Как мы поступим с недостойным ставленником короля Георга? — пылко осведомился Эб.
— Открыть ворота и пинка ему!
— Нет-нет! Все это недостаточно демократично! Мы с вами ведь стоим перед лицом всего большого мира, его прессы, и обязаны составить месть такую, чтобы о ней хотелось прочитать — тем, кто умеет среди нас читать! Кто выдумает план?..
Собравшихся объяла тишина, тревожная и мертвая: по знакам и симптомам уяснив, что помощи ждать нечего, стратег всего селения задумался на нищую минуту — и вдруг ликующе вскричал:
— Как мы поступим — так, как с нами было! Нам срочно нужен доброволец!
— А для чего?.. — несмело вопросили из толпы.
— Чтобы отнять у обороны штаба могильный памятник, который утащили бритты, и при посильной его помощи жестоко покарать майора! Кто нам поможет? Кто готов?..
Добрую четверть часа после предложения односельчане ссорились, ругались, подбрасывали множество мелких монет, пока не отыскалась жертва доброй воли, тотчас же снаряженная лопатой для самозащиты, хлопками по спине и ярким воодушевлением от Эба, который, проводив бледнеющего патриота, остался на бочонке нести дозор. Посланец возвратился по прошествии негоже скромного количества минут, прискорбно волоча лопату и без памятника.
— Что такое?.. — негодующе вскричал Вудхалл. — Ты был у штаба?..
— Был! — трагично огрызнулся посланный, стирая слезы рукавом.
— Что было дальше?
— Меня унизил, оскорбил Симко!..
— Что он сказал тебе?
— Не буду говорить!
— Вражье отродье!.. Друзья! Немедленно схватить Симко, связать и сунуть в его глумливый рот наше, американское, гнилое яблоко!
— А если не найдем гнилого?.. — пискнули из толпы.
— Деревне не сдалась ваша халатность! Готовы ли вы отыскать гнилое — ради победы демократии?.. Кто с нами, тот пускай воскликнет «мы!»
— Мы!..
— Вместе! Хором! Я не вижу ваших слов!
С минуту-две толпа кричала все известные местоимения, после чего нестройными рядами отправилась на поиски британца, попутно выворачивая ветхие карманы в поисках огрызков. Любезно проводив проснувшийся американский дух, Вудхалл на время бросил постамент и обзавелся свежим, румяным яблоком, которое надрывно грыз, пока вернувшаяся деревенщина не принесла и камень и Симко, повязанного длинной веревкой и успокоенного фруктом. Демократично пнув британца под ребро, Эб наказал поднести лестницу и поднимать плиту наверх, так пояснив свое намеренье:
— Кара должна обрушиться на голову майора! Борцы! Не унывать! Плита продавит крышу!..
Багровея и потея, натужась и ругаясь, сельский люд под чутким руководством Эба водрузил плиту на самый край хлипких дощечек, покрывавших оплот империи. Вновь занявший важнейший пост на бочке Эб широким жестом придержал порыв и, взяв на себя речь, провозгласил:
— Настал час торжества свободы! Дороги вниз по лестнице нам нет! Ничтожный акт возмездия станет началом грозной лавины! Бурной стремнины!
— Старой конины! — саркастически заметил прогрызший яблоко Симко.
— Что там такое! — грянул Эб. — Друзья внизу: стреножить ирода! Не позволять произносить слова! Соратники вверху: не вижу среди ваших лиц необходимой радости победы! Всем ликовать! Бросай плиту!..
Нестройный вой и гвалт сопроводили выброс орудия, по предсказанию пробившего крышу сарая и приземлившегося посреди сумрачных недр, в которые тотчас же хлынул сдержанный свет солнца.
Что же увидели борцы?..
***
Бен Толмедж в нетерпении жевал иссохшую травинку. Отряд лесов, лощин, болот, который он собрал для марш-броска в родное поселение с высокой целью вбить в британца штык демократии, засел среди убогой рощицы близ вражеского штаба и ожидал момент для наступления, который, впрочем, все не шел. Исполненные бдительности колонисты, восставшие против режима, мирно храпели на камнях, резались в карты и искали блох: подзорная труба, которую пользовал Бен, не сообщала о лучах свободы, готовых вырваться из окон хибар и прочих деревенских заведений, — вопреки секретному посланию Вудхалла, объявившего, что около полудня власть майора будет сброшена. Среди могил, служивших обороной для британских пушек, расхаживал один Симко, которому все не терпелось учинить бедлам: без видимого стратегического вдохновения следя за тем, как гадкий капитан дает отпор какому-то ослу, пришедшему под штаб с лопатой, Бен зевнул и нехотя подумал насчет того, какими шифрами он вечером покроет Эба, — когда на горизонте скромного холма явилась толпа селян, настроенных патриотично, и после броской перебранки с разъярившимся Симко связала его путами и невесть из каких соображений, а, может, и в отсутствии подобных, закупорила рот бритта неопрятным яблоком. Сигнал был подан — растолкав ближайшего борца мушкетом, Толмедж провозгласил повстанческий призыв и приказал распустить знамя, которое всем заболотным боевым отрядам предписал Джордж Вашингтон.
— Не мешкай! — распалялся Бен, пиная сапогом соратников. — Победа близко!.. Застегнись!.. Выплюни пуговицу!..
Сбитые ратным строем обитатели лесов грозно метнулись к штабу, от которого, в отсутствии руководящей длани, все отдалялись англичане, гонимые прочь то ли видом атакующей толпы, то ли сопутствующим ароматом жизни полевой. Часть наступающих по ходу свернула в сторону таверны — другая часть, которая все же ворвалась в штаб, стала кричать, бить импортную мебель, расколачивать двери и окна, чем напугала до смерти последнего защитника поста — майорского коня, косившего на них большим и ошалелым глазом. Толмедж, геройски растоптав пожитки Хьюлетта, чуть поостыл от пыла тяжкого сражения и обратил на живность все тактические мысли: словно почуяв от него неладное, так и витавшее в отравленном свободой воздухе, конь взвился на дыбы и, драматически заржав, осуществил спешный побег.
— Коня мне этого! — возопил Бен, одним порывом обнажая саблю. — Бочонок виски за коня! Впер-ред!..
Волна неудержимой демократии немедленно оставила разбитый штаб и схлынула с холма, преследуя любимца Хьюлетта вдоль главной деревенской улицы. На самом острие атаки неудержимо мчался Толмедж, скача через помои, лужи и бродячих кур, отметивших событие единодушным патриотическим кудахтаньем, — шум также породил явление в воротах осажденного сарая разгоряченного и пораженного майора, прикрывшего известный непорядок в гардеробе черным плащом. Завидев лучшего ученика на всем американском континенте, гонимого оравою бунтовщиков, премного побледневший Хьюлетт возвестил:
— Серри! Спасайся!.. — и бросился вслед за повстанцами, бежавшими за Толмеджом, который гнался за конем. Оставшись в одиночестве, вождь деревенского восстания Вудхалл расправил гордую грудь фермера, победно оглядел окрестности вместе с таверной, где велась битва со змием, весьма коварно набросавшим вокруг борцов спиртные кольца, — и вдруг подметил Энн, неспешно поправлявшую сбитое платье и пылавшую свежим румянцем щек. Припомнив полуночный разговор и подготовившись исполнить обещание, он взялся за штаны — но своенравная сообщница взглянула на него насмешливо и удалилась прочь, по воле сердца отвергая призрак свободы в пользу алого мундира.
_________________
* Уильям Шекспир, «Ричард III», акт I, сцена 1.